На мертвый-живой рассчитайсь...

Актер пензенского театра драмы Николай Шевкуненко, будучи мальчишкой, активно помогал подпольщикам.

В далеком 1942 году двенадцатилетний член комсомольско-молодежного Людиновского подполья хотел приговорить к смерти шестнадцатилетнюю переводчицу, считая ее предательницей Родины и «немецкой овчаркой».
Но командир подпольщиков строго-настрого приказал мальчишке не лезть не в свое дело, сказав, что «если будет надо, разберутся и без него».

Они встретились 9 мая 2012 года в городе Сельцо Брянской области. Через 70 лет.

Он — ныне заслуженный артист России, актер Пензенского драматического театра Николай Шевкуненко. Она — отличник народного просвещения, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, награжденная за подпольную работу в годы Великой Отечественной войны медалью.

В лес по диверсанты
Война застала Колю Шевкуненко в пионерском лагере, расположенном неподалеку от Людинова. Пионервожатая, которая была чуть старше своих подопечных, от кого-то услышав, что неподалеку высадились немецкие парашютисты, разделила отряд на группы и отправила прочесывать лес… в поисках диверсантов. Благо ребята никого не обнаружили. В противном случае мало кто из них остался бы в живых.

А потом — годы оккупации. Семья Шевкуненко должна была уехать в эвакуацию. Они уже погрузились в теплушки, паровоз дал прощальный гудок. Но в этот момент на перрон ворвались немецкие мотоциклисты, пулеметные очереди прошили состав…
И остались Шевкуненко в Людинове.

Так получилось, что двенадцатилетний Коля стал помогать подпольщикам. Руководил комсомольско-молодежной организацией шестнадцатилетний Алексей Шумовцов (впоследствии ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза).

Подростки расклеивали листовки, таскали у немцев оружие, собирали информацию о передвижении немецких войск. Живший по соседству с семьей Шевкуненко полицай Васька приметил, чем занимается Коля, и устроил на него настоящую охоту. Сначала доставил паренька в полицейский участок, где того избили до полусмерти, а вскоре отправил всю семью Шевкуненко в тюрьму города Жиздра. Коля, его мама и брат провели две недели в переполненной камере стоя… Этого кошмара Николай Никифорович не забудет никогда. А потом — концлагерь для военнопленных… Спасло чудо. Когда заключенных перевозили из Жиздры в Освенцим, их отбили партизаны.

Пока Коля был в концлагере, в Людинове нашелся предатель, который сдал гестапо членов подполья. После зверских пыток ребят расстреляли.
Семь лет назад я решила, когда впервые услышала эту историю, что Николай Шевкуненко — единственный оставшийся в живых член подполья, но, как оказалось, это не так.

Людиновский Гаврош
Не знаю, почему я тогда не передала эту информацию в Калужскую область… Но в феврале этого года неожиданно проснулась ночью — в мозгу билась мысль, больше похожая на приказ: «Срочно свяжись с Калугой и расскажи о Николае Шевкуненко».

Едва дождавшись утра, принялась названивать по телефонам, номера которых смогла найти в Интернете. Выслушивали вежливо, но с долей скепсиса. Мне казалось, сообщи я, что, мол, в центре Пензы приземлилась летающая тарелка, пришельцы арестованы и дают признательные показания, поверили бы скорее. Доказывать по телефону, что у меня не сезонное обострение и действительно людиновский Гаврош живет в Пензе, оказалось достаточно сложно.

Позвонив в одну солидную организацию, попросила девушку на другом конце провода открыть Интернет и набрать в любой поисковой системе «Шевкуненко Николай Никифорович». Собеседница мою просьбу выполнила и после минутной паузы заявила: «Хрень какая-то. Здесь написано: популярный актер театра икино».
Спешу ее успокоить: это он и есть. Мне пообещали перезвонить, но как-то вяло, без энтузиазма… Впрочем, получи я сама такую сенсационную информацию, еще не известно, как бы на нее отреагировала. Наверное, тоже бы не поверила.

Спасибо начальнику Управления СМИ Калужской области и местным журналистам. Они перепечатали мой материал в газете «Весть» и высказали пожелание администрации Людинова либо съездить в Пензу к Николаю Никифоровичу, либо пригласить его в гости. Ведь нет ничего для истории важнее, чем рассказы очевидцев.
Шевкуненко пригласили в Людиново на День Победы. Понятно, что я увязалась за ним.

Город украденного детства
До Москвы мы доехали на поезде. Там нас встретили и на машине повезли в Людиново.
Николай Никифорович внимательно разглядывал пейзаж за окном. Леса, глубочайшие овраги… Здесь шли одни из самых кровопролитных боев. И я, пожалуй, впервые поняла, что означает выражение «безымянная высота». Земля Калужской области буквально пропитана кровью.

Воображение рисовало картину будущей встречи, и я тихонечко хихикала. Ведь в Людинове ждали 82-летнего старика, а к ним в гости ехал мужчина, которому никто и никогда этих лет не даст. Это для них будет шок!

Так оно и случилось. Как мне потом рассказывал депутат городской Думы, известный предприниматель Олег Потапов, они сначала ничего не поняли: из машины вышла журналистка, какой-то мужчина… А где дедушка-ветеран? Неужели не приехал?
Но сориентировались все быстро и буквально завалили Шевкуненко цветами. Он чуть не прослезился. Букеты от поклонниц для артиста дело привычное, но как участника подполья его чествовали впервые.

Нам предложили пообедать и отдохнуть с дороги. Но куда там! Николай Никифорович сразу же захотел пройтись по улицам Людинова — «города своего украденного детства».

Правда, пришлось задержать его в кафе. Всем, кто пришел встретить Шевкуненко, не терпелось получить ответы на вопросы, которые могли пролить свет на некоторые моменты деятельности Людиновского подполья. Больше всего их интересовала личность командира Алексея Шумовцова. Почему именно он стал руководителем комсомольско-молодежной организации?

Белые пятна
— А вы не знаете? — удивился Николай Никифорович и начал свой рассказ.
Оказалось, что еще в 1939 году, будучи четырнадцатилетним мальчишкой, Алексей Шумовцов возглавлял людиновский «осод-мил» — отряд содействия милиции, в который входил и Коля Шевкуненко. Ребята следили за порядком, не пуская на танцы в местный парк безбилетников, «воспитывали» хулиганов.

Шумовцов был человеком известным и авторитетным в городе. Скорее всего, поэтому на него и пал выбор старших товарищей-подпольщиков.
— А когда вы последний раз видели Алексея? — спросила глава городского поселения Людинова Татьяна Александровна Прохорова, историк по образованию.
— Мы сидели дома у девчонок, — начал Николай Никифорович, — Шурка играл на гитаре…
— Какой Шурка? — спросили почти хором. — Как его фамилия?

Шевкуненко на секунду растерялся и ответил:
— Да не знали мы тогда друг друга по фамилиям — в основном по именам и прозвищам. Я, например, был Корявым, Семка — Маленьким (он, кстати, больше всех оружия собирал), а Костик — Длинным. Я и фамилию Шумовцова-то не знал. Леха да Леха… Мы тогда обсуждали дочку батюшки — Нину Зарецкую. Девчонки говорили, что она «овчарка немецкая», фашистам продалась — в комендатуре переводчицей служит. А я предложил переломать ей ноги и дать по голове. И даже план разработал. Нина на работу и с работы ходила мимо моего дома. Маленькая, худенькая, глаза опущены… Дорогу зимой себе фонариком освещала. Тогда Леха в первый раз на меня голос повысил, сказал, чтобы не лез не свое дело и Зарецкую не трогал. А с Шуркой мы вместе в клубе юных моряков занимались, он у нас тогда верховодил. Заводной парень был.

— Неужели Шурка — это Александр Лясоцкий? — прошептал знаток истории Людиновского подполья Олег Потапов.
Но в том момент эта фамилия нам ни о чем не сказала. И мы отправились гулять по улицам.

Не успели отойти от гостиницы на сотню метров, как Шевкуненко остановился около какого-то дома и сказал:
— Здесь была наша третья квартира, только крыльца тогда не было.

По местам боевой юности
Удивительно, но бывший подпольщик вел нас по улицам города, в котором не был 70 лет, так уверенно, будто покинул его в прошлом году.
— Здесь была тумба, на которой немцы клеили свои приказы и объявления, здесь жил Васька-полицай…

Около здания нынешнего военкомата Шевкуненко остановился. Здесь располагался полицейский участок. Именно сюда его притащил Васька-полицай, а другой полицай, по фамилии Двоенко, избил до полусмерти. Спасло мальчишку тогда чудо. В участок привезли новую группу арестованных. Сопровождающий ее полицай спросил у пацана, сидящего на ступеньке лестницы, ведущей в подвал, что он тут делает? Коля начал вдохновенно врать. Мол, сорвал объявление на самокрутку одноногому дяде Васе.

Полицай дал ему пинка под зад и велел идти домой. Вернее, «ползти раком», ведь ходить по улицам во время комендантского часа было запрещено.

Мы попросили разрешения у сотрудников военкомата зайти внутрь. И Шевкуненко продолжил свой рассказ.
— Вот в этом дворе расстреливали арестованных, сюда заезжали машины. В полуподвальном помещении стояли печатные станки.
— До войны здесь действительно была типография, — прошептала Татьяна Платонова.
— А вот вход был с торца, — заявил Николай Никифорович.

Такой детали никто из хозяев не знал. Правоту слов Шевкуненко подтвердил сотрудник военкомата. Вход действительно перенесли, когда делали ремонт.

Но самое невероятное открытие ждало нас на кладбище. Николай Никифорович подошел к двум гранитным памятникам. И, внимательно приглядевшись к одному из барельефов, выдохнул, будто позвал: «Шурка…».

Оказалось, что Шурка — это действительно один из самых активных участников подполья, зверски замученный гестаповцами Александр Лясоцкий. А рядом похоронен… Леха. Командир Алексей Шумовцов.
— Мне бы венок заказать, — обратился людиновский Гаврош к Олегу Потапову.
— Не вопрос, — ответил тот. — Вы только скажите, что на ленточке написать.

Шевкуненко на секунду задумался: «Товарищам». И поставьте многоточие…

Потом мы отправились в музей. Едва взглянув на одну из фотографий, Николай Никифорович воскликнул:
— Да вот же он, Семка, Семка-маленький! Помните, я рассказывал, что он больше всех оружия собирал…
Так, спустя 70 лет, узнал Шевкуненко фамилию друга Семки — Щербаков.

Еще одно открытие
Обедать мы отправились к настоятелю храма Казанской иконы Божией матери протоиерею Алексию Жиганову. В прошлом отец Алексий — учитель истории, директор школы. Он много лет посвятил изучению Людиновского подполья.
Не поверите, но нас ждало еще одно действительно историческое открытие.

Николай Никифорович вспомнил один эпизод, который многие годы для всех оставался загадкой. Из архивных материалов следовало, что прибывший в Людиново карательный отряд был расстрелян партизанами. И все.

Выяснилось, что напротив Колиного дома располагался хозяйственный батальон. И повар Ильмар Гутенбергер — эстонец немецкого происхождения — за кормежку предложил мальчишке мести двор и помогать по хозяйству. Шевкуненко доложил об этом командиру.

Алексей Шумовцов велел предложение принять и запоминать, солдаты каких родов войск будут получать продукты. Ильмар к парнишке привязался и даже велел запомнить фразу, которую тот должен был выдавать полицаям, чтобы не задерживали. Что-то типа «Ихь арбайтен штаб компанио Людиново».

Однажды повар сказал парнишке, что партизанам скоро «капут», из Германии приезжают какие-то суперпрофессионалы. И начал готовить для них двенадцать дополнительных пайков.

Так вот, об этой карательной акции Шевкуненко и доложил командиру. Фашисты на лыжах, в белых маскировочных халатах, с доппайками в ранцах ушли в ночь. На выходе из Людинова их и расстреляли партизаны. Николай Никифорович безошибочно указал место, где 70 лет назад карательный отряд и был похоронен.

«Здравствуйте, ребята!»
Утром 9 мая мы вновь отправились на кладбище, чтобы Николай Никифорович мог возложить венок на могилы друзей.
Не знаю, как пожилой человек смог пережить такой эмоциональный стресс. Но когда он, прижавшись лбом к барельефам, начал целовать гранитные лица своих погибших товарищей, я заплакала. У меня создалось впечатление, что он с ними разговаривал. О чем? Не знаю…

Может быть, сказал: «Ну, здравствуйте, ребята. Вы уж меня простите, что так долго не приходил. У меня все нормально. Двое детей, внучки. Я стал актером. Даже подпольщиков на сцене играл… А кем бы ты, Леха, стал? Может быть, начальником милиции или депутатом? Ты ведь всегда верховодил. Я никогда не забуду, как ты принес два котелка ржи, когда наша семья с голоду умирала.

А ты, Шурка, наверняка стал бы моряком, капитаном какого-нибудь корабля. Или музыкантом? Ты ведь так здорово играл на гитаре… Спасибо вам, ребята, что берегли нас, пацанов-несмышленышей. К самым опасным заданиям не допускали. А я все помню, и дети мои помнят, и внучки. Пока мы помним, вы живы…

Тебе, Леха, я по гроб жизни буду благодарен, что не дал тогда взять грех на душу и убить Ниночку Зарецкую. Я сегодня с ней встречусь. Теперь, командир, я могу признаться, что у меня все готово было: и палка, и молоток… Глупый был… Хотел все сделать сам, а потом перед вами похвастаться. Ее тоже, наверное, Господь хранил.
Не представляю, как она жила, зная, что все ее предательницей считают. Я сам только недавно узнал, какая она, оказывается, геройская девчонка…».

«Прости меня, Ниночка»
После кладбища мы оправились на площадь Победы смотреть парад. Он на Шевкуненко произвел неизгладимое впечатление. Казалось, что отдать дань памяти павшим пришло все население города.

А потом произошло то, что заставило меня потерять дар речи. Отец Алексий предложил нам поехать… к Нине Викторовне Зарецкой. Я два дня слышала это имя, но и предположить не могла, что бывшая подпольщица жива и встретиться с ней можно в городе Сельцо Брянской области. Оказалось, что в этот день, 9 мая, ей исполнилось 86 лет! И она занесена в Книгу почета Людинова!

Николай Никифорович вез Ниночке не букет, а охапку цветов.
И войдя в квартиру, упал перед ней на колени.
— Уважаемая Нина Викторовна, — начал он хорошо поставленным актерским голосом. А потом вдруг заговорил совершенно по-мальчишески: — Прости меня, Ниночка, пожалуйста, прости… Я ведь считал тебя предательницей, хотел убить…
— Никто не знал, — ответила Зарецкая, — не на площади же мне было кричать о своей работе.

Фу-у-у, улыбается. Вроде простила. Не знаю зачем, но я попросила Шевкуненко произнести коронную фразу, которой он «отбивался» от полицаев. Николай Никифорович набрал в грудь побольше воздуха и выпалил:
— Ихь арбайтен штаб компанио Людиново!

Бывшая учительница немецкого языка, проработавшая в школе почти всю жизнь и с легкостью простившая своего несостоявшегося палача, не смогла простить жуткой грамматики и ужасного произношения.
— Кошмар, позор! — закричала она, всплеснув руками. — Ставлю вам, молодой человек, единицу! Кто вас только немецкому языку учил?
— Повар Ильмар, — честно признался Николай Никифорович.

Желая хоть как-то реабилитировать любимца пензенских театралов, спрашиваю у Зарецкой:
— А вы знаете, кем стал этот мужчина?
— Нет, конечно, — ответила Нина Викторовна.

Узнав, что перед ней заслуженный артист России, единицу отменила и попросила разрешения его поцеловать.

Автор: Марина СЕРГЕЕВА

Нашли ошибку - выделите текст с ошибкой и нажмите CTRL+ENTER