Вы прикройте мне спину, ребята…

25 лет, а голос Саши до сих пор слышу. Нет уже ни той журналистики, ни  тех отношений, а мысяковский голос все звучит из дальней дали, как будто и не было страшного дня, когда в телефонной трубке прозвучало непостижимое: «Саша умер».

Упасть и подняться

Его биография в какой-то степени уникальна. Деревенский мальчишка с потрясающим чувством слова и тягой к прекрасному, увлеченный, на удивление односельчан, стихами, и отчаянный драчун с обостренным чувством справедливости. 

В 18 лет за участие в драке он оказался на скамье подсудимых. Гуманизм нашим судам не был свойственен никогда, и молодой парень отправился на три года в места не столь отдаленные. Тюрьма ломала многих, но не таков был Мысяков. Он вышел на свободу и начал жизнь с нуля. Устроился на завод, поступил на заочное отделение пединститута. 

Его стихи стали печатать в многотиражке,  талантливого парня заметили в областной газете и вскоре он стал штатным корреспондентом, заведующим отделом культуры, а в итоге легендой, чьим именем мы гордимся и сегодня.

Девочка, которую не спасли

Мы познакомились в конце 80-х. Ну, как познакомились, здоровались при встрече в редакционных коридорах. Я был начинающим журналистом молодежки, он – звездой областной газеты и всеобщим любимцем.

А потом случилась та история с Леной Бурдиной, 11-летней девочкой, страдавшей тяжелым заболеванием, для лечения которого срочно требовались немалые деньги. 

Кажется,  это был первый случай, когда пензенские журналисты начали самостоятельный сбор средств, чтобы спасти человека. В нашей редакции отвечал за это я, в «Пензенской правде» – Саша. 

Когда стало ясно, что к нужному сроку не успеваем, Мысяков написал письмо Владимиру Молчанову, автору популярнейшей тогда программы «До и после полуночи». Как у каждого уважающего себя журналиста того времени друзья у Саши были во всех сферах.

Письмо в Москву доставили пензенские летчики. Пока добирались из Внуково до Останкино, программа уже началась. Тем не менее, письмо Молчанову передали, и тот, не колеблясь, пустил его в эфир. Помощь в Пензу пошла со всей страны.  
А через несколько дней Лены не стало…

Вечером мы сидели у Саши в кабинете и пили. Молча и не закусывая. То молчание сблизило нас больше любых разговоров. Несмотря на разницу в возрасте и жизненном опыте. 

Казалось, тогда мы сделали все, что могли, но эта история сидела в Саше занозой  всю жизнь. Он и с других, и с себя спрашивал по максимуму. И, если не спасли, значит, должны были сделать больше.

Я на помощь приду

Скольким людям помог Саша, сосчитать невозможно. Он бросался на помощь любому, ну, а уж если речь шла о друзьях, то и говорить было не о чем. 

Помню, в начале 90-х я попал в неприятную историю. В газете вышел материал о четырех подростах, осужденных за ограбление, которого они не совершали. Трое из них остались в силу возраста на свободе, а один отправился в колонию для несовершеннолетних. 

Дело вел один из лучших на тот момент следователей области, он и подал на меня и редакцию в суд. Процесс длился несколько месяцев, ни о каких адвокатах и речи не шло – денег на них просто не было. Защищались сами. 

А бодаться нам с тогдашним редактором Евгением Шиловым приходилось не просто с профессиональными юристами, а, по сути, с системой. Шутка ли! Речь шла не только про ошибку следователей, но и судей, выносивших приговор. 

После заседаний шли в редакцию «Нашей Пензы», где тогда работал Саша, который эту историю по понятным причинам воспринимал почти как личную. У него в кабинете собирались журналисты из всех тогдашних пензенских газет и обсуждали, что нам делать и как вести себя дальше. Мысяков был начальником этого самосоздавшегося штаба. 

Увы, представить подобное сейчас, как бы мне того ни хотелось, не могу. Не помню, чтобы мы тогда знали слова «корпоративная солидарность». Она просто была как само собой разумеющееся. 

Суд журналисты выиграли. Парень оказался на свободе, а позже и настоящего преступника нашли.

Уже работая вместе в «Нашей Пензе», мы с Сашей забегали иногда вечерком в «Разлив». Было недалеко от редакции такое уютное местечко, где над стойкой бармена висела непонятно откуда взявшаяся, в хорошей раме, репродукция «Ленин в Разливе». 

Говорили о профессии,  о жизни, и, несмотря на дружбу, доставалось мне порой крепко, и многих ошибок я не совершил, благодаря тем сашиным урокам. 


А еще бесконечно могли беседовать о литературе. Помню, во время одного из таких разговоров я посетовал, что уже и не помню, когда последний раз покупал книги. С деньгами было весьма непросто. 

Домой ехали на такси, Саша заплатил водителю и попросил остановить у книжного магазина недалеко от своего дома. Сунул мне четвертной и, показав на магазин, заявил:

– Я домой, а тебе – туда.

Купленный тогда томик Нодара Думбадзе «Я, бабушка, Илико и Илларион» до сих пор остается одной из моих любимых книг.
Он не жалел для друзей ничего, и уж тем более денег. Может, поэтому его «хождение в бизнес» (тогда многие пытались пробовать себя в роли коммерсантов) оказалось очень коротким.

– Не мое это, мужики, – сказал он, возникнув на пороге редакционного кабинета. – Возвращаюсь! – И радостная его улыбка.

На взлете

Его второе пришествие стало настоящим ренессансом. Те 90-е годы были очень тяжелыми для страны, но по-настоящему благодатными для журналистики. Словно ощущая, что все это ненадолго, Саша работал много, на износ, совмещая должности заместителя редактора и корреспондента. Его интервью и очерками зачитывались по всей области. Параллельно, для себя, он набрасывал главы будущей книги  о своих земляках и родном селе, которое считал лучшим местом Земли. 

Зачем ехать на море или куда-то за границу, когда есть на свете Вязовка? Саша сбегал туда при каждом удобном случае. Там среди сирени и берез он набирался сил, но и грустнел, видя в селе печальные перемены. Да только ли там?

1996– 1998 – два страшных для всех нас года. Один за другим ушли из жизни в самом расцвете лет Коля Булавинцев, Валера Елистратов, Саша Мысяков, Володя Спиридонов. Люди, определявшие тогда в Пензе лицо журналистики, ставшие ее стержнем. 

Ушли неожиданно, стремительной чередой, словно понимая, что впереди время, где таким, как они, места уже не будет. Вместе с ними ушли многие традиции, распалась солидарность, разорвалась преемственность поколений.

На какой-то момент в профессии остались в основном женщины, старики, да несмышленая молодежь. Защитить ее от ломанувших в образовавшуюся брешь циников, случайных людей и медиа-магнатов местного пошиба было уже некому.

                Но прикройте мне спину, ребята,
                Остальное я сделаю сам…

Так заканчивалось одно из стихотворений Саши.

Люди готовые прикрыть его спину были всегда, а вот сердце…

За полгода до смерти он рассказывал одному из своих друзей, как накануне жестко, до темноты в глазах прихватил «мотор», и показалось, что уже все, и тогда он вдруг увидел ушедшего за год до этого Колю Булавинцева. Тот улыбнулся другу и сказал:

– Еще поживешь!

Сердце отпустило. Оно остановится полгода спустя. Уже навсегда.

Еще много лет после этого, проходя мимо здания, где была последняя его редакция, я поднимал глаза и искал на четвертом этаже знакомое окно. Все что-то казалось…  Потом и редакции там не стало.

…На этом месте  в небе должна быть звезда.

Ты чувствуешь сквозняк от того, что это место свободно?

Утром 3 мая помолчим о Саше.

Автор: Павел ШИШКИН

Нашли ошибку - выделите текст с ошибкой и нажмите CTRL+ENTER