Последний материал пензенской журналистки Т. Даниленко «Дети и война»

Она писала его для родной «Пензенской правды», но не успела окончить — сердечный приступ, реанимация… Ее доброе, большое, незлобивое сердце остановилось...

Смотрела телепередачу о детях войны. Рассказывали о них с большим сочувствием. Но вот речь зашла о том, нужно ли такой категории пенсионеров платить специальные пособия, и мнения резко разделились. Одни считали, что нужно, другие пожимали плечами: «За что?». А действительно, за что? И вспомнилось мое военное детство.

Тревога

Мне было пять лет, когда началась война. Я с мамой и младшей сестрой гостила в Москве, в семье моего двоюродного брата. Утро 22 июня 41-го началось для нас с братом весело. Светило солнце, было тепло, и мы носились по длинному коридору коммунальной квартиры. Затем угомонились, пошли в комнату и стали есть зеленый лук, макая его в соль.

И тут вбежала в комнату мать брата и крикнула:

— Началась война!

Включили радио. Прослушав сообщение, наши матери заохали и куда-то побежали. А мы остались. Сообщение сменил марш — один, другой, третий. Потом опять сообщение, и снова марши. Семилетний брат начал маршировать и сказал:

— Вырасту и тоже пойду воевать.

На мой писк «И я» брат снисходительно отозвался словами:

— Девчонок в армию не берут.

В Москве мы задержались. Начались бомбежки. Лишь только по радио объявляли тревогу, мы хватались за руки и бежали в метро, которое находилось через два дома от нашего. Сидели, прижавшись друг к другу, и слушали, как что-то шуршало на крышах, а вдалеке раздавались взрывы.

Как только объявляли: «Граждане, отбой», мы стремглав выбегали на улицу и смотрели, как с крыш спускались девушки с ведрами и огромными щипцами: они дежурили всю воздушную тревогу и тушили горящие снаряды и осколки.

«На нас идет Германия»...

Вскоре мы уехали в Саратов, прихватив брата и его мать. Здесь началась для нас новая жизнь. Взрослые работали с утра до поздней ночи, а мы с братом были предоставлены сами себе.

Но никогда больше я не встречала такого единения между взрослыми и детьми, как в годы войны. У нас были одни враги — фашисты, и одно желание — чтобы поскорее кончилась война и наши родные вернулись домой живыми.

Свою ненависть к врагам мы проявляли активно. Про четырех главных фашистов — Гитлера, Геббельса, Геринга и Гиммлера — пели неприличные дразнилки. Например:

«Ехал Гитлер на войну
Покорять Европу,
А жена ему в окно
Показала ж…»

Мы кричали их во весь голос, а взрослые лишь усмехались и иногда грозили пальцем.

Были и другие дразнилки:
«Граждане! Внимание!
На нас идет Германия
С вилами, лопатами,
С бабами горбатыми».

Или:

«Граждане, воздушная тревога!
Граждане, не бойтесь,
ради Бога!
Майки, трусики берите
И в убежище бегите,
Занимайте лучшие места!»

Поджечь Кезю

Напротив Саратова, на левом берегу Волги, находилась По­кровская слобода (город Энгельс). Она была столицей немцев Поволжья. Много немцев было и в Саратове.

Возле нашего и соседнего домов находилась сапожная будка, где много лет работал немец Казимир. Мы с подружкой обсуждали, почему его не убили, ведь он немец. Пришли к выводу, что про него просто забыли. И мы (пятилет­ние!) решили поджечь его будку.

Достали спички, подкрались к будке сзади и стали чиркать. К счастью, не сумели зажечь. Но через неделю будку кто-то спалил. Сгорело все, и старик в слезах пошел прочь. А мы с подружкой бежали за ним и кричали: «Кезя! Кезя! Казимир! Фриц! Фашист!». До сих пор меня мучает эта детская жестокость…

Пирог из сухарей

А голод все больше давал о себе знать. Просьба «дай откусить» была самой частой. Если нам с братом давали по куску хлеба, он быстро съедал свой и обращался ко мне с этой просьбой. Я показывала границу, по которую он должен откусить, но брат умудрялся за раз заглотить больше половины. Я начинала его ругать. Иногда дело доходило до драки.

Как-то бабушка послала нас получить хлеб по карточкам. На шесть человек дали неполную буханку черного хлеба с довеском, который мы съели сразу же. Потом стали потихоньку общипывать буханку. Принесли ее домой почти без корки. Бабушка посмотрела, вздохнула, но ничего не сказала. Больше за хлебом нас не посылали.

Ели мы кашу из дробленого пшена, сваренную на воде с кусочками тыквы и приправленную горчичным маслом. Как-то бабушка принесла сухари из черного хлеба и радостно сообщила, что испечет пирог. Я спросила:

— А что такое пирог?

Бабушка объяснила, что размочит сухари и сделает из них тесто, начинка предполагалась из мерзлого картофеля.

Как я ждала этот пирог! Пока истопилась печь, прогорели угли — наступила полночь. Бабушка уговаривала лечь спать, но я все-таки дождалась и ела пирог с большим удовольствием, хотя картошка была сладковатой, ну а тесто…

Кусок черного хлеба

В 1943 году отец вызвал мать, меня и мою младшую сестренку в Вышний Волочёк, где находился его госпиталь. Несколько месяцев мы жили нормально, но затем отец уехал дальше со своим медсанбатом, а мать также вступила в армию и стала работать в госпитале в качестве военврача. И мы с сестрой вновь были предоставлены сами себе.

Я сама записалась в школу и 1 сентября пошла туда с хозяйской соломенной кошелкой, в которую положила книгу отца «Справочник по хирургии».

В классе было шумно и многолюдно. Сидели по пять человек за партой: трое на скамейке, а двое — по бокам. Возраст детей был разным. Самому маленькому — 5 лет. Это был веселый мальчик, которого звали Мышкой. Были и большие девочки и мальчики, которые собирались гурьбой, болтали и не слушали учителя.

Главным событием в школе была большая перемена. Буфетчица приносила в класс куски черного хлеба, посыпанного сахарином, и раздавала нам. Все съедали «лакомство» сразу же, и только одна девочка аккуратно завертывала хлеб в листочек из тетрадки и клала в кармашек. После уроков она выходила на улицу, к ней подбегали два маленьких братца. Сестра делила между ними хлеб, они давали ей откусить, и все трое весело бежали домой.

Но как-то учительница вошла в класс вся в слезах и сказала, что у девочки в доме случился пожар. Дети были одни и не сумели выбраться — сгорели все трое. Мы были потрясены. Когда кончился урок, все убежали из школы, не дождавшись хлеба на большой перемене.

«Наша» палата

После школы я забирала сестренку из детсадика и мы шли искать маму. Сначала заходили на вокзал, куда привозили раненых. Такие поезда назывались летучками. Мы обходили все вагоны и видели стонущих солдат в бинтах, на которых проступала кровь.

Не найдя мать, шли в госпиталь. Нам говорили, что мама в операционной. Тогда мы отправлялись в «нашу» палату. Это была большая светлая комната, где лежало много раненых. Они встречали нас радостными возгласами. Меня усаживали на краешек чьей-нибудь кровати, пододвигали тумбочку и учили со мной уроки. Вместо чернил я писала зеленкой.

Моя трехлетняя сестра ходила по палате и рассматривала лежащих раненых. Как-то один из них попросил:

— Посиди со мной, девочка.

А сестра подумала и сказала:

— А что ты мне за это дашь? У тебя ничего нет.
— Есть, есть! — закричал раненый, запустил руку под кровать и достал ящичек, в котором лежали 7–8 яичек. Он очистил одно и дал сестре…

На этом рукопись обрывается...

Читайте также:

Не пропал бы человек...

Автор: Татьяна ДАНИЛЕНКО

Нашли ошибку - выделите текст с ошибкой и нажмите CTRL+ENTER