Год без Владимира Гришина — человека, который видел мир лучшим

У камеры в его руках было волшебное свойство разглядеть в человеке что-то хорошее, о чем тот порой и сам не подозревал. 

«Без работы я умру»

О нем не получится написать традиционно: родился, учился, окончил институт, делал карьеру. Потому что институтов он не кончал. Делать карьеру абсолютно не стремился, хотя и мог.

Вся его карьера, большая часть которой связана с «Пензенской правдой», не от должности к должности, а от снимка к снимку, от репортажа к репортажу. Работа с паузами на жизнь, где он влюблялся, женился, разводился. Там у него были дочери, внуки и даже уже правнуки, которых он очень любил.

Но все это, на самом деле, как будто в паузах между съемками. А главной его жизнью была работа.

– Без работы я умру, – часто повторял он.


Сегодня почти и не осталось тех, кто помнит, как начиналось его профессиональное восхождение. Даже старшее поколение ныне работающих журналистов застало его уже живой легендой. Громогласной, взъерошенной, бескомпромиссной, с неизменной папиросой во рту.

И уважать себя заставил

 Молодежь уважительно звала его Владимиром Владимировичем. Старшие коллеги просто: Гришин. Он и сам себя так величал.

На суждения и оценки был резок и спуску не давал никому. Но, отругав молодую коллегу за то, что некстати лезла в кадр или забыла уточнить должность героя, он на следующий день являлся к ней в кабинет с шоколадкой в руках и первым шел к редактору защищать напарника по поездке.

Абсолютно не терпел только лентяев, бездарей и случайных в профессии людей.


Коллеги из других редакций, случалось, приходили жаловаться, что на съемках Гришин буквально расталкивает всех локтями, занимая лучшее место. При этом признавали, что ни у кого нет такого умения выбрать точку съемки, и на мероприятиях частенько смотрели, куда встанет Гришин, а потом пристраивались у него за спиной.

Тяжелее всех с ним приходилось, пожалуй, дизайнерам. Он отслеживал каждый свой снимок и, не дай бог, замечал, что ту или иную фотографию в интересах верстки неудачно, на его взгляд, обрезали.

Первая волна гришинского гнева обрушивалась на несчастного верстальщика, затем выплескивалась в редакционный коридор, грохотала в кабинете главного дизайнера, а пика, если не получалось добиться своего, достигала в кабинете редактора.

– Паш, ты глянь, – уже с порога начинал он. – Ну как, блин, так можно было со снимком? Где у них глаза?!

Девчонки после таких его визитов порой плакали.


Счастье, что сердиться долго он не умел.Всерьез на него не обижались, потому что это не было капризами избалованной звезды. Это была реакция фанатично преданного своему делу профессионала.

В последний путь его несли через живой коридор заплаканных коллег, державших в руках лучшие гришинские работы, распечатанные в формате А3. И, конечно, никто на них ничего не обрезал. 
Это была идея Таи Парамоновой, главного дизайнера «Пензенской правды».

Плата за талант

Почти каждый новый начальник департамента СМИ, а за время гришинской работы в «Пензенской правде» сменилось их десятка полтора, вступив в должность, звонил в редакцию и просил, чтобы Гришин сделал его снимок для сайта правительства.

– Зачем Гришин-то? Там же фотография нужна почти как на паспорт, – поинтересовался я как-то у очередной начальницы.

– Ну и что? У Гришина все красивыми получаются,– прилетело в ответ.


Наверное, вот эта потрясающая особенность видеть мир красивым, даже там, где и красоты этой вроде не разглядеть, и была главным секретом его таланта. А все его творчество, метания – мучительной попыткой остановить эту ускользающую красоту. И его жесткость, грубость порой – от невозможности это сделать.

В этом нет парадокса. Талант – радость для окружающих, но для того, кто им обладает, чаще всего – боль.

Несмотря на множество родных, коллег, которые его любили и ценили, внутри себя он был очень одинок, и справляться с этим было непросто. Так случается в жизни. Возможно, это тоже часть платы за талант, непохожесть и право быть не как все.

Есть хорошая притча про человека, поднявшегося на вершину горы, где до него не был никто. Когда он спустился, его спросили: «Ну, как там, наверху?» «Холодно», – ответил он.
Мне кажется, это про большинство талантливых людей.

А не хочешь ночевать в стогу? 

Знаю, что Гришину было очень непросто еще и потому, что очень сильно изменилась сама профессия и система ценностей в ней. Кабинетной журналистики Володя искренне не понимал.


– Пешком по 20 километров ходили, в стогах ночевали, – возмущался он иногда после планерки, когда слышал, как молодые дарования отказываются ехать в командировку в район, потому что нет свободной машины.

Журналистский путь в его понимании измерялся количеством пройденных километров, а не протертых в кабинете штанов, числом встреч с самыми разными людьми, а не переписанных пресс-релизов.

Он формировался среди тех, кто много работал, да, порой излишне выпивал, но никогда не срывал редакционных заданий. Готов был при первой необходимости мчаться хоть на край света, профессию считал призванием, а главной журналистской обязанностью – помогать людям.

Увы, нынешние редакции заселились какими-то другими людьми.

Он кричал, но снимал

Он не понимал разговоров из серии «Как же не хотелось утром выходить из дома на работу». У Гришина все было наоборот.

Хорошо помню, как вечерами, после окончания рабочего дня, со своей сумочкой в руках он подолгу стоял на редакционном крыльце, беседовал с вахтерами и лишь после этого обязательного ритуала, закурив, ссутулившись шел домой.


«Стареет Гришин», – невольно думал я, глядя в его печальную спину.

Но утром к редакции подходил как будто другой человек. У него и плечи расправлялись, и выглядел он на порядок моложе.

Лежать на мерзлой земле, лезть на крышу грузовика, снимать на ходу из поднятого ковша трактора, шагать в полуботинках по колено в снегу – ради дела он был готов на все.

– Помню, лет десять назад на Крещение мороз был просто жуткий, да еще с ветром. Накануне владыка обратился к верующим, чтобы в проруби не лезли, – вспоминает Лиана Коженкова. – Но у Бакунинского моста все-таки прорубили купель, и мы с Гришиным туда пошли. Слава богу, у меня дома чья-то старая шуба была, размеров на пять больше, я ее поверх пуховика напялила. Пришли, смотрим, а люди все равно в прорубь лезут, выбираются и тут же буквально коченеть начинают и даже одеться сами не могут. Те, кто рядом на берегу, им помогают, буквально натягивают на них теплые вещи. Тут уж не до репортажа, я тоже на помощь бросилась. А Гришин свое дело делает – снимает. А в перчатках же работать не может, поэтому камеру держит голыми руками. Больно ему было жутко. Володя же, сам знаешь, какой терпеливый, а здесь даже он терпеть не может, кричит просто от боли, но снимать не перестает.

На стремянке 

Как правило, к съемкам он готовился заранее и очень тщательно. Хорошо помню, когда редакция среди первых в стране решилась организовать шествие Бессмертного полка. Гришин захотел сделать прямой план шагающей колонны откуда-нибудь сверху. Ни о каких квадрокоптерах и прочих чудесах техники тогда и речи не шло.


Володя заранее сходил в ближайшую к памятнику биб­лиотеку и договорился, что они дадут ему стремянку. Утром дотащил ее до места, где планировал снимать, и оставил под охраной обалдевших от его напора двух милиционеров. Им объяснил, что это задание чуть ли не лично губернатора.

Отснял остальные мероприятия, дождался начала шествия, выставил под изумленными взглядами зевак свою стремянку посреди проспекта Победы и начал карабкаться наверх. А ветер в тот день задувал очень серьезно. Хорошо, что рядом оказались мы с Андреем Земсковым, заместителем редактора по экономике, и держали эту хлипкую стремянку.

– Надо будет конфет девчонкам в библиотеку отнести, – невозмутимо произнес он, спустившись вниз, и отправился снимать дальше.

Я еще на работе

Полтора года назад Володя снимал Масленицу в центральном городском парке. Город, как, впрочем, и обычно в последние несколько лет, напоминал ледяной каток. Во время съемок Гришин, поскользнувшись, упал. Руки держал поднятыми вверх, спасая камеру. Ударился грудью.

В больницу, конечно же, не пошел. Хотя болело сильно, но он пару месяцев отмахивался от уговоров показаться врачам, продолжая бегать по заданиям и ездить в командировки. Потом прозвучало страшное слово «онкология».

Насколько все сложно, знали единицы. Ему про это тоже не говорили. Едва оправившись от операции, он снова вышел на работу. Его берегли, старались не гонять на сложные съемки. Но кто же удержит Гришина? Он снимал до последнего. 


Потом снова была больница. За несколько дней до смерти у него от множества лекарств и уколов начало путаться сознание. И когда ему звонили и спрашивали про то, как дела, в ответ слышали:

– Все нормально. Я пока еще на работе – задерживаюсь.

На его могиле фотография, сделанная за несколько месяцев до того Сергеем Красильниковым. Наверное, единственный снимок, где Володя задумчив, грустен и потому, кажется, абсолютно беззащитен. Снимок он выбрал сам. Думаю, это и было его настоящее самоощущение.

...И все же, вспоминая его, вижу в первую очередь ту стремянку, и где-то там, между небом и землей, – растрепанного под напором ветра, творящего свое волшебство Гришина.

– А как там, на высоте?

– Холодно!

Автор: Павел ШИШКИН

Нашли ошибку - выделите текст с ошибкой и нажмите CTRL+ENTER