Виталий Соколов: В поисках героя, которому хочется сочувствовать и подражать

Заведующий литературной частью драмтеатра поделился своими мыслями о пьесах классических и современных

Театр одного актера

— Виталий Германович, вы окончили Пензенский политехнический, ныне ПГУ. По образованию инженер, работали на производстве программистом, но стали завлитом. Может, это книги определили такие зигзаги судьбы?
— Не считаю, что моя нынешняя работа — такой уж крутой поворот судьбы. Я с детства многим интересовался, много читал. Кстати, читать научился в 4 года, а школу окончил с золотой медалью.
Где-то до 9-го класса я хотел стать зоологом, любил книги про животных.

Кстати, помню свою первую прочитанную книгу — «Лесные были и небылицы» Виталия Бианки.

Неизгладимое впечатление произвела сказка, а затем авторская пьеса Алексея Толстого «Золотой ключик». Тогда я впервые столкнулся с этим литературным жанром и начал заниматься инсценировками, переделывать прочитанные рассказы и повести в пьесы. Читал на голоса, создавая «театр одного актера».

Большое влияние на меня оказал дедушка — офицер, очень начитанный человек. Мы с ним придумывали разные истории, сочиняли целые серии приключений.

В доме была большая библиотека, меня никто не ограничивал в чтении — не делил книги на детские и взрослые. И в «Лермонтовке» брал сразу по 10 книжек, «проглатывал» их за несколько дней. До сих пор читаю при всяком удобном случае. Не понимаю, как без этого можно жить.

Кроме художественной, мне приходится штудировать много специальной литературы: я преподаю в колледже культуры и искусств. В силу своих профессиональных обязанностей в день прочитываю минимум по две пьесы.

Кстати, первое серьезное знакомство с драматургией началось с пьесы Мольера, когда мне было лет шесть.

— Словом, в споре между зоологией и театром победил театр.
— С театром я тоже рано познакомился. В нежном возрасте меня привела мама на «Кошкин дом», спектакль произвел очень яркое впечатление. Потом я пришел на елку и меня — о, чудо! — взял за руку Дед Мороз! Позже я узнал, что это был Михаил Каплан.

Любовь к театру привела к тому, что я начал играть в школьных спектаклях, потом в институтском театре миниатюр, в КВН. Ну, а театральная студия «Росток» стала для меня вторым домом. В студии я уже сам писал для сцены.

Спектакль «Воспоминания об Онегине» по моей пьесе был сыгран более ста раз. А потом уже довелось сочинять стихи, инсценировки, пьесы для ТЮЗа и драмтеатра.
В Пензенском театре юного зрителя, например, мою пьесу «Каша из топора» по мотивам русских народных сказок играют уже 11-й год. Для драмтеатра в свое время я создал первую версию официального сайта, где объединил свои навыки программиста и литератора.

Литература на все времена

— В чем, на ваш взгляд, притягательность классической драматургии? Почему режиссеры предпочитают в сотый раз поставить «Гамлета», а не драму о дне сегодняшнем?
— Последние годы я много думаю над тем, что такое «классика».

К примеру, Сталин писал о Владимире Маяковском, что он «был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи». Глашатай революции, конечно, имеет полное право быть классиком, но не потому, что назначен властелином, а благодаря испытанию временем.

Считаю, если произведение прошлых лет сегодня интересно читать — это классика. Книги Александра Дюма, Артура Конан-Дойла не принято причислять к серьезной литературе, но поскольку их читают запоем — это классика.

А вот Владислава Озерова — самого известного российского трагика, жившего в начале XIX века, вряд ли кто сегодня вспомнит. Тяжело читать Дениса Фонвизина, и даже «Горе от ума» Александра Грибоедова — слишком афористичная вещь.

Классика — это произведения, где описанны проблемы, чувства, отношения людей, которые нам близки до сих пор. Поэтому она интересна.

— А вам важен внешний рисунок спектакля, поставленного по классической пьесе?
— Нет, потому что приходим в театр смотреть про свою жизнь и свои отношения. Потом, вы никогда не увидите на сцене точную копию эпохи. Хотя бы потому, что уже нет людей – носителей той культуры.

— То есть вы не против спектакля, в котором Чацкий выходит на сцену в кедах?
— Ну да. Традиция воссоздавать точную историческую обстановку появилась на сцене сравнительно поздно, на рубеже XIX–XX веков. В Европе начало положила труппа герцога Мейнингенского, в России — унаследовавший их традиции Станиславский.

В шекспировском же театре не было декораций — максимум одинокое дерево или табличка с надписью «дворец». Актеры носили костюмы, в которых ходили по улицам. Исторической правде эпохи никто не следовал. У Шекспира в трагедии «Юлий Цезарь» есть ремарка «часы пробили три», а часы с боем появились в Европе в XI веке.

Хотя единого рецепта не существует. Постановка может быть совершенно нафталинной, даже если персонажи одеты в современные костюмы. И наоборот. Главное — чтобы зрителей трогало то, что происходит на сцене. Ведь они такие же соавторы спектакля, как и актеры.

Маленький человек

— А что с современными пьесами? По каким принципам выбирает их театр?
— Современная драматургия в массе своей дегероизирована, то есть в ней нет героя, так сказать, с большой буквы. Это явление не новое, в русской литературе оно наблюдается почти два века: героем стал «маленький человек». А у Достоевского — человек не только маленький, но и часто порочный. Читатели же сознательно и бессознательно ищут в литературе людей, которым хотят подражать.

Взять, к примеру, персонажей французской литературы — д’Артаньяна у Дюма и Жоржа Дюруа у Мопассана. Нам всегда будет больше нравиться мушкетер, потому что он герой.
Сегодня трудно найти в пьесах целостных привлекательных персонажей, которые могут претендовать на звание героя. В большей или меньшей степени все они ущербны. Хотя я не согласен с теми зрителями, которые задают вопрос: «Чему может научить та или иная пьеса?»

Театр, на мой взгляд, не ставит перед собой дидактических задач, он обозначает проблемы, заставляет мыслить. Но зрителю всегда будет интересна история, дающая возможность сделать для себя какие-то выводы, в которой действуют четко выраженные положительные и отрицательные персонажи.

Современная драматургия достаточно последовательно изображает какую-то бессмысленную жизнь, не вся, конечно, но тенденция есть. Иногда такие пьесы интересно читать, иногда нет, но по большому счету им не хватает оптимизма. Что нам хотят рассказать драматурги, описывающие все «язвы общества»? Мы все это знаем, даже можем переплюнуть их в познании. Если они хотят выдать свое творение за глобальную притчу с философским содержанием, то надо признать: не получается!

Лично мне хочется чего-то светлого. Мы пережили период чернухи, я считаю. Сейчас важно понять не только «кто виноват?», но и «что делать?». Не случайно худрук нашего театра Сергей Казаков назвал нынешний театральный сезон «перезагрузкой».

По принципу маятника

— Человек всегда хочет видеть то, что его обнадежит или, по крайней мере, покажет «свет в конце туннеля». Может быть, именно это желание — одна из причин, почему у нас не принимают спектакли по пьесам Антона Чехова?  
— Это мой любимый автор, но он тоже приложил руку к дегероизации.
Дело в том, что у нас сложился стереотип понимания его драматургии. Мы думаем, что чеховские персонажи — такие возвышенные натуры в белых одеждах, гуляющие по вишневым садам и долго, а порой нудно рассуждающие на какие-то темы.

На самом деле более жесткого автора в нашей литературе я не знаю. Он был практикующим врачом, превосходным диагностом, в том числе и в общечеловеческом плане.

Возьмем «Чайку», которую в нашей версии не все приняли. Аркадина — дворянка, почему-то ставшая актрисой (занятие не для лиц благородного происхождения), живет с молодым любовником, сын заброшен, управляющий имением то ли ворует, то ли еще что-то неблаговидное делает, его жена открыто встречается с доктором Дорном, дочка — тайная алкоголичка. Заканчивается пьеса самоубийством. Далеко не милая интеллигентская история, правда? В каждой пьесе — пьянство, безнадега, надлом.

— Откуда же взялся этот романтический флер, окутывающий пьесы Чехова?
— Известно, что первая постановка «Чайки» провалилась, вторую жизнь дал ей МХТ и стал монополистом его пьес. Этот театр романтизировал Чехова.

При Сталине МХАТ был «назначен» главным и образцовым театром страны, и все последующие постановки Чехова шли в этом ключе. Режиссеры пост­сталинского периода подхватили этот штамп.

Какие-то попытки трактовать Чехова по-другому стали появляться в 70–80-х годах прошлого века, за границей — раньше. В 90-х же годах по принципу маятника от всего светлого и розового мы качнулись в сторону чернухи.

Сейчас, считаю, Чехов освобождается и от нее, и от романтического флера. Российский театр возвращается к той драматургии Чехова, которая была им задумана, а она намного интереснее, чем трактовка советского периода, правда, и намного безысходнее.

В поисках героя

— Вернемся к современным драматургам. Есть ли среди них те авторы, которых потомки причислят к классикам?
— Кто-то из наших современников пишет в более-менее традиционных формах, кто-то — разрушая формы… Есть много интересного у признанного «мэтра» Николая Коляды, у Ярославы Пулинович, у Ивана Вырыпаева, у недавно ушедшего из жизни Вадима Леванова и многих других опытных и молодых драматургов. Зрители хорошо принимают пьесы Юрия Полякова — без чернухи, с внятной историей, с налетом сериальности.

Мне кажется, наша эпоха препарирована достаточно глубоко. Я думаю, сейчас наступил период, когда необходимо остановиться и задуматься. Драматурги находятся в поиске адекватного отображения действительности и в поисках героя, которому хочется сочувствовать и подражать.

Три года назад на Неделе документального театра мы попытались найти положительного героя нашего времени. Хотелось поставить спектакль из жизни нормальных людей, а не бомжей, бандитов или гастарбайтеров. В процессе этих поисков мы поняли, что наш зритель очень душевный, он ищет позитив и в то же время хочет поразмышлять над какими-то явлениями, проблемами сегодняшнего дня, к примеру об уходе в виртуальный мир.

Найти такую золотую середину очень непросто. Мы немного приблизились к этому в «Севастопольском вальсе», который примирил зрителей с разными вкусами. В спектакле есть и позитивная история, и материал для раздумий.

В новой драматургии пока немного таких произведений. Так что в ближайших планах театра – снова остановиться на классике.

10 книг Виталия Соколова

1. Алексей Толстой, «Золотой ключик». Прозаический и драматургический материал, который дал мне понятие о том, что такое пьеса.
2. Ильф и Петров, дилогия «Двенадцать стульев», «Золотой теленок». Дает представление о том, как можно писать очень смешно о серьезных вещах.
3. Иоганн Гете, «Фауст». Это книгу я могу назвать настольной. Я впервые прочитал ее в 12 лет и перечитываю до сих пор.
4. Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита». Еще в детстве роман привлек необычностью темы.
5. Братья Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу». Одна из самых жизнерадостных книг об увлеченных своим делом людях, которую я тоже постоянно перечитываю.
6. Антон Чехов, «Чайка». Отношусь к ней неоднозначно, но во всех пьесах Чехова на ограниченном пространстве представлена достаточно завершенная картина мира.
7. Михаил Булгаков, «Театральный роман». Лучшая книга о радости творчества и его «подводных камнях».
8. Вильям Шекспир, «Гамлет». Великое произведение о том, что нужно все подвергать сомнению.
9.Джеймс Джойс, «Улисс». Первая книга, которая заинтересовала меня не только тем, ЧТО в ней написано, но и тем, КАК это написано.
10. Пушкин, вся проза, включая наброски и публицистику.

«10 книг» другие героев «Пензенской правды» читайте здесь.

Автор: Галина ИСАЙЧЕВА

Нашли ошибку - выделите текст с ошибкой и нажмите CTRL+ENTER