Игорь Шишкин — известный в Пензе краевед и коллекционер о книгах

Люди этого мира бывают разными: многие, накапливая свои сокровища, уподобляются Гобсеку, а Игорь раскрывает свои «сундуки» для всех — смотрите, пользуйтесь!

Когда я заговорила с ним об этом, он рассмеялся:

— Ну, есть такие люди, я бы назвал их не коллекционерами, а собирателями, которые даже друг от друга прячут свои, как ты говоришь, сокровища. А мне всегда хотелось все показать, если хотите, даже похвалиться перед другими и возвратить в общее пользование. А если этого не делаешь — в чем интерес?  

История театра драмы, четыре тома фотографий «Пенза. Листая старый альбом», изданные им на собственные средства, стали настольными книгами для крае­ведов, журналистов, патриотов Пензы, любителей старины. И никогда никому Игорь Сергеевич не откажет в просьбе использовать фотографии из его коллекций.

Да, это не его личные снимки. Но они им собраны, многие куплены за немалые деньги и — вот что самое главное! — СОХРАНЕНЫ.  А то валялись бы по помойкам или пылились в диванах и шкафах. А теперь это история, это эстетика разного времени, это красота, это жизнь — тихая, застывшая, но жизнь.

Кроме пензенских открыток и фотографий Шишкин собирает еще много чего: марки, советский фарфор, подстаканники, бюстики великих людей. Только значков у него, например, 140 тысяч!

Это давнее, еще с детства, увлечение, а есть и новые: дореволюционные открытки, посвященные Отечественной войне 1812 года (чуть более тысячи), Лермонтову (несколько сотен)… А дореволюционных открыток по русской живописи (репродукции картин, среди которых многие просто не сохранились или вывезены из России) — более 6 тысяч...

И вот дошла очередь до реализации еще одной его мечты: собрать воедино все, что написано о Пензе — писателями, обывателями, путешественниками, государственными деятелями. В канун Нового года вышли в свет первые три тома антологии «Пензенский край в мемуарах, художественной литературе и исследованиях». А материала  уже собрано и накоплено еще на 12–15 томов!

— Я всю жизнь собирал любой печатный материал о Пензе: книги, буклеты, публикации, — рассказывает Игорь Сергеевич. — И благодаря хорошим людям (например, пензенским краеведам Олегу Савину, Вячеславу Годину, Александру Тюстину), а также счастливым случаям в мои руки попадали и какие-то первоисточники – то, чего в книжных магазинах купить было невозможно.

— Ну, хоть один пример приведи.
— Лет 20 назад я специально ездил в Москву, чтобы купить у частного коллекционера альманах «Исход», изданный Анатолием Мариенгофом в Пензе (1918 год). Отдал за него две свои зарплаты. Это настоящая реликвия! В Пензе нет более ни одного экземпляра. Сам Мариенгоф писал, что сложил весь тираж в деревянный чемодан и увез его в Москву. А с этого пензенского альманаха, по его словам, начался русский имажинизм!

— Как и когда у тебя родилась идея антологии?
— Краеведческой литературы немало. Но во всех серьезных изданиях масса ссылок на источники. Берешь любую книгу того же Олега Савина (к примеру, «Пенза литературная») и читаешь: о том-то Вяземский говорил, то-то Гиляровский написал. А где почитать-то? Ну Гиляровского можно было достать. А где было взять при советской власти мемуары сына пензенского губернатора Вигеля? Да, можно в музее, в архиве. Но опять же: не все на руки давали, многих вещей просто не было в Пензе...

А хотелось это все читать полностью. Что я только ни делал тогда: перефотографировал, ксерокопировал… Начал перепечатывать на машинке воспоминания о Пензе из журналов, документов XIX — начала XX веков. До сих пор у меня хранятся несколько толстенных переплетенных томов.

— Правильно говорят: всему свое время. А как ты понял, что вот да, сейчас надо и можно?
— Появилась хорошая возможность. К 350-летию Пензы отдел культуры городской администрации предложил мне возглавить работу по выпуску нескольких краеведческих изданий, и я согласился. В результате двух лет работы вышли книги: «Пензенская персоналия» (три тома, написанные в соавторстве с Александром Тюстиным), «Пензенский хронограф», «История пензенских улиц» (два тома). Издания мощные, но все-таки специфические, более справочного характера. И я опять загорелся идеей антологии. Пошел к новому мэру Юрию Ивановичу Кривову, показал уже имеющийся материал. Он меня поддержал, пообещав не только моральную, но и финансовую помощь. Так в результате нашего совместного проекта появились первые три тома. Работаю над следующими тремя, которые почти полностью будут составлены из никогда не публиковавшихся воспоминаний. Надеюсь, даже уверен, что получится издать!     

— А сколько времени ушло на подготовку первых трех томов?
— Около года. Нужно было набирать тексты, переводить со старых ятей в современный стиль, вычитывать, сверять и так далее. Работа очень интересная, хотя и очень кропотливая — до занудности. И у меня прекрасные помощники, как говорится, на подхвате — с кем советуюсь,  без чьей помощи не обошелся бы: Лариса Рассказова, великолепный знаток пензенского литературного краеведения, и художник Сергей Сюзев, мой друг, дизайнер всех моих книг и альбомов.  

— Как я понимаю, большую часть подготовки ты берешь на себя. Но как успеваешь? Ведь у тебя солидная должность на солидном предприятии — руководитель аппарата управления ОАО ТПА...
— Есть вторая смена (смеется). С восьми вечера до часа-двух ночи я сижу над коллекциями и материалами. И так много лет, еще с института. Привык. На диване никогда не лежал…

— По какому принципу формировались тома?
— Весь материал в каждом томе мы разделили на три рубрики: мемуары, художественная литература и документы, описания и исследования. Воспроизводим то, что было написано или сказано. Не даем никаких комментариев, кроме тех, которые сопровождали тексты при первичной публикации в журнале или при издании книги. Это оправданно, ведь антология – собрание первоисточников, текстов, а не их изучение и исследование. А дальше – каждый волен давать свою оценку прочитанному.

— То есть вы не руководствовались никакой идеологией?
— Да, о революции у нас вспоминают и белогвардейцы, и дворяне, и революционеры, и обыватели. Но, например, думать, что офицер-пензяк Роман Гуль так написал про революционных солдат в феврале 1917 года, потому что он озлоблен, поскольку лишился всего и был вынужден эмигрировать, я считаю неправильным. Он пишет о том, как пьянь рвет боевого генерала Бема на улице Московской, ножом отрезает у него палец с кольцом...

Об этом же страшном происшествии вспоминает и дочь нашего ученого Ивана Спрыгина Людмила, которую заподозрить в нелюбви к большевикам невозможно. Она же пишет, что на углу нынешних улиц Лермонтова и Куйбышева солдатня забила ногами офицера, оторвали половые органы и забросили на дерево. Так в чем обвинять Гуля? В том, что он «не так» посмотрел на пьяных солдат? Я и стараюсь подбирать материал, чтобы на одно и то же событие можно было посмотреть как бы разными глазами.

— В первых трех томах есть то, что издается впервые или малодоступно?
— Есть. Малодоступно практически все, что издавалось более 100 лет назад! Первоисточники интересны полнотой. Ну вот, скажем, «Непристойные речи»  (из дел Преображенского приказа и Тайной канцелярии, XVIII в.). Одна глава посвящена пензенскому монаху Василию Левину. Он вышел на Базарную площадь в Пензе и крикнул, что Петр I — антихрист и Россию тащит не туда. Его схватили и увезли в Москву, там обезглавили, а голову сюда прислали. Выставили на колу на той же площади, а монастырь в Ахунах, где Левин обитал, снесли, монахов же разогнали. Этот текст был только раз опубликован в середине XIX века. Все последующие статьи и упоминания о Левине в наших краеведческих книгах и в периодике — как «испорченный телефон», приблизительный пересказ...

Или рассказ «Заслуга рядового Пантелеева» Александра Грина — о беспорядках под Пензой, в подавлении которых принимали участие войска. Грин опубликовал его через три года после того, как бежал с военной службы из Пензы, разагитированный пензяками-революционерами. Брошюра (рассказ) вскоре была изъята полицией и уничтожена. Осталось два экземпляра: в Ленинской библиотеке и в нашем литературном музее.

По рукописи печатается дневник Натальи Александровны Ивановой, писанный в Пензе в годы Первой мировой войны, — единственный, пожалуй, источник о пензенском обществе первых
месяцев той войны.

Или воспоминания председателя Пензенской ЧК Николая Илларионовича Козлова «Тревожные дни» о белочешском мятеже. Его и Либерсона легионеры взяли в заложники, увезли с собой. Либерсона чехи по пути расстреляли, потому как тот принялся их агитировать. А Козлова в Сибири отпустили под честное слово, что он не будет брать в руки оружие и воевать против чехов. Наши большевики здесь думали, что он тоже погиб, и было у нас два павших героя. Оказалось, что один жив, да еще написал мемуары, которые были напечатаны в одном из журналов в 1923 году. И о них мало кто знает. Да и не нужны были такие откровенные мемуары советской власти, не вписывались они в придуманную нами историю борьбы с белочехами в Пензе.

— Слушай, Игорь, а как же так получается, что никому не дают, а тебе дают — это я о труднодоступных рукописях?
— Доверяют. Знают, что из этого что-то получится. Ведь абсолютно все — и наш госархив, и музеи, и семьи, владеющие материалами, — заинтересованы в том, чтобы все это увидело свет, чтобы люди могли прочитать. И я очень благодарен им за их помощь и готовность участвовать в этом проекте.

Вот несколько лет назад отмечали 200-летие со дня рождения Лаврентия Загоскина, моряка, который исследовал русскую Америку, дал ее описание. Он родился в наших краях, бывал в Пензе. Отучился в Петербурге, служил везде, умер в Рязани. Недавно в Рязанском кремле архивные работники нашли его дневники, где он много пишет о пензенском времени, о своем дет
стве. И они любезно предоставляют возможность снять копию и опубликовать это в пензенской антологии. Но это будет уже в следующих томах...

— Мне кажется, не Денису Давыдову, а тебе надо воскликнуть: «Пенза — моя вдохновительница!».
— Вот, кстати, о Денисе Давыдове. Постоянно цитируем эту строчку, какие-то отрывки стихов и писем, а где это все в полном, оригинальном виде?

— Где?
— В ближайшем томе будет.

СПИСОК КНИГ

1. Александр Дюма, «Три мушкетера»
В детстве, конечно же, запоем читал все его книги. «Мушкетеров» перечитал раз пять-шесть, последний раз лет в сорок.

2.  Лев Толстой, «Война и мир»
Книга потрясла меня в ранней юности, прочитал сразу же. Причем эти годы совпали с выходом 4-серийного фильма Сергея Бондарчука. И кинороли в нем чудесным  образом совпали с моими воображаемыми книжными героями. И еще, роман дал огромный толчок к изучению истории, которой я начал интересоваться на более, скажем, профессиональном уровне.

3. Булат Окуджава, поэзия
Не могу выделить какой-то одной вещи. Барды — это улица, это школа, это юность, это теперь уже целая жизнь с ними. Благодаря этим песням я, хоть и моложе тех, кого мы называем «шестидесятниками», по духу всегда был с ними…

4. Михаил Шолохов, «Тихий Дон»
Роман, который мне, напрочь советскому, «красному» и правильному, открыл глаза на другую историю страны. Насколько это возможно было тогда (и уж, конечно, как только стало можно!), читал и изучал все, связанное с Гражданской войной и Белым движением, — книги, мемуары, документы…

5. Владимир Высоцкий, «Баллада о борьбе»
Меня воспитали, конечно же, родители и школа, но не в меньшей степени улица и Высоцкий. А «Баллада о борьбе» стала просто программным произведением.
Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф...
Все время казалось, что это написано про меня. А может, наоборот — старался жить так, как там было написано…

6. Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита»
Впервые прочитал в 1968 году в первом журнальном варианте. Тогда читали журналы в очередь, за ночь… Я не могу объяснить, что эта книга для меня значит, но я ее перечитываю с регулярной периодичностью. А последние 5—6 лет очень часто слушаю аудиозапись в исполнении Олега Ефремова. Почему? Зачем? Не знаю, мистика какая-то…

7. Константин Симонов, «Разные дни войны» (военные дневники)
Симонов показал мне иную сторону той войны, которая у меня в голове была лишь красивым праздником Победы. Его военные дневники вообще ошарашили! И лет на 15 у меня настольными книгами стали все наши военные писатели.

8. Илья Ильф, Евгений Петров, «Золотой теленок»
Это вечная книга! Это культовейшая из культовых книг нашей страны, которую любят ВСЕ — от интеллектуалов до обывателей. Раздерганная на великолепные цитаты еще в тот момент, когда она только появилась на столах читателей. Желаете комментарии? А может, вам еще деньги на блюдечке с голубой каемкой? Звучит парадоксом!

9. Валентин Пикуль, «Реквием каравану PQ-17»
Творчество Пикуля оказало на меня сильное воздействие. Его небольшой «Реквием» стал в советское время одной из первых правдивых книг о событиях Отечественной войны, страшной своей правдой. А сам Пикуль, хоть его и зовут советским Дюма, для меня сильный историк с очень острым взглядом и великолепнейшим языком.

10.  Виктор Суворов (Резун), «Ледокол»
«Ледокол» не то чтобы перевернул мое сознание, нет — я уже был готов к его восприятию. Прочитав массу книг, в основном документально-исторических, дневников и архив­ных документов, я, как и многие в стране, имел в голове десятки вопросов по поводу событий, предшествующих войне и первоначальному ее периоду, разгромному для Красной Армии. Это были вопросы, на которые никто не хотел отвечать! А «Ледокол» дал на них ответы, кого-то шокирующие. Масса источников, которыми подкреплялись выводы Суворова, мне были хорошо знакомы. Я их принял. И на протяжении вот уже 20 лет читаю все, что публикуется в защиту или против суворовской версии.   

Читайте также:

Владимир Волков: «Без чтения моя жизнь сложилась бы иначе»

Наталия Кугель:«Я не в пятой колонне — я в шестой палате»

Автор: Светлана ФЕВРАЛЕВА

Нашли ошибку - выделите текст с ошибкой и нажмите CTRL+ENTER