Столичная богема помнит уроки истории
Мне, как большинству провинциалов, нечасто приходится бывать на московских тусовках. Честно говоря, и в театре на Таганке, где проходила встреча знаменитых представителей эпохи шестидесятников, посвященная 50-летию XX съезда КПСС, я был впервые. Если кто не знает (а я, признаться, не знал), театр на Таганке в советские времена был этаким островком надежды посередине огромной мрачной империи. На сцене этого театра играл Владимир Высоцкий, до сих пор играет Валерий Золотухин. Говорят, тут всегда было чуть больше свободы, чуть легче дышалось. Видимо, это обстоятельство и повлияло на выбор места устроителем мероприятия, фондом «Либеральная миссия».Небольшой до интимности зал. Сцена, задекорированная под обшарпанность. Благообразный бородач Петр Вайль, обозреватель русской службы «Радио Свобода» и одновременно ведущий мероприятия, говорит о советско-российском обществе, которое даже за 50 лет не смогло четко определить свое отношение к Сталину. — По одному и тому же государственному каналу можно посмотреть огромный разоблачительный фильм о страшных деяниях 50-х годов и тут же увидеть репортаж, в котором прославляются люди, называющие себя преемниками той власти, — недовольно говорил он.— Меня всегда поражало, как быстро люди забывают диктатуру, — взял слово другой яркий представитель той эпохи, потомственный диссидент и писатель-антисоветчик Василий Аксенов. — Я прозрел гораздо раньше, чем другие. Я приехал на место ссылки мамы (мать Аксенова, Евгения Гинзбург, была сослана в лагеря, когда он был маленьким мальчиком. — «ПП»). И хотя она была очень осторожной в разговорах со мной (боялась, что я где-то проговорюсь), я все видел своими глазами. Через два года, закончив школу, я уехал оттуда абсолютным антисоветчиком, — рассказывал постаревший «стиляга».— Я думаю, что молодежь ни из каких книг не сможет узнать и почувствовать того климата, который был в послевоенные годы, — вторила Аксенову академик РАН Татьяна Заславская. — Я училась в университете, потом работала в Институте экономики. И на наших шеях была затянута такая петля, что мыслящему человеку можно было просто прыгать со стула и душиться. В экономической науке все данные секретны. Те цифры, которые печатались, — все чистое вранье. Их друг с другом сопоставлять абсолютно бессмысленно. В научных экономических дискуссиях был только один критерий истины — соответствие линии партии. На этом фоне произошел доклад Хрущева, и вместе с ним пришла надежда. Только надежда. Но надежда реальная.В памяти режиссера-шестидесятника Марлена Хуциева эпоха сталинщины причудливо связала состояние страха 
и осознание нарастающего идиотизма. Один из символов той страшной эпохи — знаменитое «Дело врачей», когда в очередной раз жертвой тоталитаризма стали безвинные люди.— Тогда мы с моим другом ходили по Москве, и я шепотом произнес: «Но ведь это же фашизм!» — вспоминал режиссер. — И тут же, оглянувшись, я увидел, как на меня наставлен бронзовый наган. Оказывается, слова о фашизме я произнес в метро «Площадь Революции», и матрос (знаете, там стоят эти скульптуры?) на меня «нацелился».По воспоминаниям режиссера, страшные, давящие ощущения начали исчезать сразу же после смерти тирана. Когда Хуциев попытался попасть в Колонный зал к гробу Сталина, его чуть не раздавила толпа. Однако в тот же день он запомнил, как навстречу ему шла группа молодых людей, которые, не скрываясь, смеялись в голос.— Я когда-то сказала, что мой отец — убежденный коммунист. Я — убежденный антикоммунист. Но убежденность у меня от него, — пошутила литературовед Мариэтта Чудакова. Говоря об убежденности, Чудакова не могла пропустить и другой знаменитый каламбур шестидесятников, вновь набирающий актуальность: «Три качества никогда не даются в одном наборе: ум, партийность и порядочность».Она запечатлелась в том времени как юная ученая барышня, восторженно знакомившая советский народ с трудами Зощенко, Олеши и Булгакова. И вот теперь, на сцене театра на Таганке, она не менее эмоционально говорила о безнравственности актуального российского спора: сколько миллионов человек погубил Сталин — два или всего только один.Тряся листами бумаги, роняя их вокруг себя, Чудакова говорила, что вина российской интеллигенции в том, что она не разъяснила до конца народу, кто такой Сталин, а народ — он же глупый. Он до сих пор верит, что Сталин — это положительный исторический персонаж. «Так кто же такие, эти шестидесятники? Откуда они появились?» — задавались вопросом присутствовавшие на сцене. Это явление заключалось в том, что не сразу, не вдруг на территории огромной страны, во множестве ее регионов возникли люди особого сорта. Это огромное общество, может быть, даже братство. Миллионы разных людей, которые сразу же узнавали друг друга — в автобусе, троллейбусе, в поезде. Они отличались от остальных тем, что говорили простые и очевидные вещи: не человек существует для государства, а государство для человека. Карьере и накопительству они предпочитали искренние человеческие отношения. Но даже подобные безобидные лозунги шестидесятников функционеры той системы, имеющие прямо противоположные ценности, считали вызовом и себе, и государству. 
У этих миллионов была яркая верхушка — писатели, поэты, барды и художники. Возникновение этого множества людей — результат столкновения двух эпох. Одна эпоха — это безнадежность сталинщины, вторая эпоха — хрущевская оттепель, подарившая реальную надежду на изменения. Переломный момент — секретный доклад, зачитанный на XX съезде КПСС. В этом докладе, по большому счету достаточно бестолковом, Хрущев заявил лишь то, что Сталин — это не бог. И что самое страшное, будь то репрессии или геноцид целых народов, позади. И никто из обитателей Кремля после этих слов не смог обожествить себя, хотя попытки периодически возникают. Российская история развивается таким образом, что на смену более мягкому государственному лидеру приходит более жесткий. Второй, как правило, нивелирует демократические достижения первого. Но каждый раз одновременно с новым авторитарным лидером появляются маленькие люди, которые незнакомы ни между собой, ни со своими предшественниками. В сороковых они сидели в тюрьмах, в шестидесятых перепечатывали на машинках какие-то тексты, в начале девяностых стояли возле Белого дома, а сегодня скромно протестуют против установления памятников Сталину. Их влияние на процесс истории, может быть, неосязаемо, но пока они есть, есть и надежда на новую оттепель.
Автор: Алексей ПАНИН, Москва—Пенза, фото автора
Нашли ошибку - выделите текст с ошибкой и нажмите CTRL+ENTER
